Июль 41 года. Романы, повести, рассказы [сборник Литрес] - Григорий Яковлевич Бакланов

– Я дала ей адрес, – сказала Тамара. – Там записали.

Он прошелся по комнате, отчего-то избегая взглянуть на портрет брата.

– Не понимаю… Как будто нельзя по-человечески… Ничего не могу понять.

И пошел открывать дверь, кто-то звонил настойчиво.

– Кто? – спросил он.

– Мы!

Голос Даши. И как будто всхлипывания послышались. Открыл дверь, и раздался рев оглушительный, даже непонятно, откуда у девочки бас такой взялся.

– Вот твоя бабушка! Вот, вот они оба, вот они, иди! – Даша втолкнула ее, спешно захлопывая за собой дверь, чтобы хоть соседи не слышали. – Иди! Мне ты не нужна!

– Что? Что случилось? – спрашивала перепуганная Тамара.

– Что? Избаловали мне ребенка! Испортили девчонку! Скандал устроила посреди дороги: «Хочу к ба-аа-бушке!» Людей стыдно, – говорила Даша в растерянности. – Не хочет домой, поганка такая!

Тут рев стал еще оглушительней: это уже чтоб пожалели. И дед не выдержал:

– Внученька-ка-а! – подхватил ее на руки, сразу позабыв обо всем. Он и так во внуках души не чаял. – Какие же соленые у нее слезы! Горе-то какое!.. А ножки длинные какие выросли, болтаются на весу. И мордочка зареванная, вся в красных и белых пятнах. А брови красные, какие некрасивые. – Он и смеялся, и все его лицо было в ее слезах. И она уже смеялась и всхлипывала. – А сердечко крошечное как колотится! Ну-ну, ну-ну, – носил он ее по дому. – Вон кошка Мурка со страху забилась под диван. Думала – зверь какой рычит.

Тем временем Тамара успокаивала дочь:

– Месяц с лишним тебя не было, ну, привыкла ко мне, ну что ты хочешь от ребенка.

– Конечно, вам теперь дочь уже не нужна.

– Ну не силой же.

– Весь троллейбус на нас смотрел, не знала, куда деться от стыда.

– А набила зачем?

– Ее не бить, ее стегать! От горшка два вершка, а характер железный.

Кончилось всеобщим примирением. И когда уложили спать, он зашел тихонько посмотреть на нее спящую. Спит внучка, не знает, какой неожиданной радостью подарила их. Но больно берет за сердце, когда в ней, крошечной, в сыне, в Даше, во внуках проглянут вдруг исчезнувшие навсегда черты. Всю жизнь, а в минуту радости – особенно, рядом со своими детьми видел он тех, кто мог бы жить, но не родился на свет: Юриных детей. Тамара знала это.

Глава XIII

Вначале он как-то не придал этому значения: ну, стоят войска на Манежной площади… Извечное наше: а может, так надо? На другой день войск в Москве не было. Он мог представить себе, как все происходило, фронтовой опыт подсказывал: ночью подняли солдат по тревоге, кормили в темноте. Город проснулся, а он уже во власти военных… Что это могло означать? Да, в общем, если не мудрствовать, одно только: проверяли, сколько потребуется времени, чтобы в случае чего ввести войска в Москву. А вот в случае чего? И уж совсем было непонятно: кто мог отдать приказ?

Со сталинских времен, с тех пор, как расстрелял он всех, кто способен был мыслить самостоятельно, действовать решительно и тем уже представлял для него опасность, из всех маршалов оставив в живых при себе самых никудышных – Ворошилова да Буденного с усами, стоять для наглядности на Мавзолее в праздничные дни, – с тех пор назначали в министры обороны послушных и уж, как водится, не великого ума. Сколько молодых жизней положил Ворошилов в финских снегах, пока его не согнали с должности, этого никто и никогда не сочтет. Где уж ему было командовать войсками, если даже дарственный меч, присланный английским королем в честь нашей победы под Сталинградом, из рук в руки ему переданный торжественно, и то не сумел удержать, позорно уронил на пол.

Единственный раз стал на этот пост полководец, который по праву должен возглавлять армию: герой войны маршал Жуков. Но Хрущев быстро схарчил его, сообразив, что Жуков и его подмять может. И сделал это, как водится, не своими руками. От имени армии, которая будто бы не могла уже терпеть над собой самозваного бонапарта, выступил главный завистник, маршал Конев. В сорок первом году за развал фронта на дальних подступах к Москве Сталин, знавший одну меру, хотел расстрелять его и расстрелял бы, да Жуков спас. Тяжела оказалась для маршала благодарность, не смог он эту ношу снести. А еще тяжелей, и этого уж Конев не простил, что брать Берлин назначено было Жукову, а не ему войти в историю. Но на одном стуле двое не сидят. И так запеклась в нем эта обида, что, о чем бы в дальнейшем Конев ни говорил – на одной из таких бесед Лесов присутствовал, сам слышал, – опять и опять сворачивал все к Берлинской операции: у меня, мол, под Берлином было четырнадцать армий, а у Жукова – одиннадцать, я на такой-то день был уже там-то, а Жуков топтался еще вон где… И, слушая это, думал Лесов: сколько же от ваших маршальских гонок за звездами солдат полегло!

Будь сегодня жив Жуков, занимай он этот пост, он бы в случае необходимости и сам мог бы отдать приказ ввести войска в Москву. Но поверить, что «дедушка Язов», как прозвали его в армии, который как был когда-то командиром взвода, так по уровню своему далеко от этого не ушел, за что и назначен был министром обороны, поверить, что он сам решился, не спросясь, в это поверить было невозможно. Так кто же? Верховный главнокомандующий, Горбачев?

В последнее время особенно было заметно, как власть уходит из его рук, привыкших делать округлые жесты, как заметался он то влево, то вправо. Вдруг совершил бессмысленный скачок, позорную поездку в Белоруссию.

Черчилль в разбомбленном Ковентри шел среди горящих развалин, и народ, еще не оплакавший погибших, приветствовал его: в их горе и мужестве, в их решимости победить Черчилль был с ними. Горбачев не поехал в Чернобыль, жеста символического даже не сделал, не приблизился на безопасное расстояние, здоровье свое бесценное и жизнь поставив выше чести.

Но понадобилась поддержка, и вспомнил Белоруссию, как ему виделось, – тишайшую. Матери выносили навстречу ему пораженных радиацией детей, а он им в ответ толкал речь про союзный договор: вот, мол, что для нас сейчас первостепенное. Это – матерям, у которых дети погибают.

И была ночь с 12 на 13 января. Под старый Новый год газета «Московские новости» праздновала свою годовщину. Пошли и они с Тамарой.